Приют одинокого слона, или Чешские каникулы - Страница 30

Братьев и сестер у Ларисы не было, поэтому комнатка должна была с неотвратимостью гильотины стать ее вотчиной. Но жизнь в ней в ее глазах не стоила ни гроша. Поэтому уже с раннего детства Лариса знала, чего хочет. Выйти замуж за мужчину с приличной квартирой. Пусть он будет бедный, некрасивый, глупый, злой, но зато с хорошей жилплощадью.

В школе она училась, как говорится, ни шатко, ни валко, творческий конкурс в Академию художеств прошла успешно, а вот на сочинении срезалась. Год малевала вывески и стенгазеты на заводах, ходила на подготовительные курсы. Обидевшись на отвергнувшую ее «Репу», поступила в «Муху».

Время шло, мечта превратилась в идефикс, но к осуществлению не приблизилась ни на йоту. Желающих подержаться за пышную попку было больше, чем достаточно, но вот жениться охотников почему-то не находилось. Уж слишком она была вульгарна, бесцеремонна и слишком уж хотела замуж.

Ей исполнилось двадцать, когда она познакомилась с Харальдом. Он был филологом-славистом из Швеции и приехал на стажировку в университет. Харальд увлекся ею, а Лариса сначала рассматривала его исключительно как средство передвижения. Но потом увидела, что викинг весьма хорош собою - под два метра ростом, светловолосый, голубоглазый. К тому же добрый, веселый и, что особо приятно, нежадный. Неожиданно для себя она влюбилась, да так, что готова была жить с ним даже в своей комнате на Загородном.

Он звал ее Лара, Ларчик - с мягким, немного смешным акцентом. И любил ее такую, какой она была: нахальную, горластую, может быть, не слишком умную. Он хотел на ней жениться, увезти в Швецию, хотел, чтобы у них было много детей, не меньше четырех - два мальчика и две девочки. Лариса мечтала, грезила наяву. Она представляла себе небольшой светлый домик в пригороде Упсалы, спрятавшийся в сосновом бору. Светловолосых детей, играющих в саду с огромной собакой. Себя - солидную фру Экелёф. И рисовала, рисовала - опираясь на его рассказы, длинные, неспешные, как теплый летний вечер. Она даже стала мягче, женственней и спокойней.

А потом мир снова сжался до размеров шестнадцатиметровой комнаты в коммуналке. Потому что Харальд погиб в автокатастрофе, смертью нелепой, как и любая другая преждевременная смерть.

Лариса не пыталась вышибить клин клином, потому что знала: это бесполезно. Но бесчисленные мужчины, которых она, к огромному неудовольствию соседей, приводила в свою комнату, призваны были хоть как-то согреть своим теплом ее мир, ограниченный четырьмя стенами и бесконечный в ледяной тоске. Согреть если не душевно, то хотя бы телесно.

Теперь ее «обычные» картины, безукоризненные по технике, напоминали холодные раскрашенные фотографии. Все окружающее слишком больно напоминало о неосуществившихся мечтах, именно потому, что они были так реальны. Поэтому ее пейзажи и натюрморты, четкие и безжизненные, совершенно не пользовались спросом. Зато абстрактные картинки, разноцветные пятна, кляксы и полосы, в которые Лариса вкладывала всю себя, буквально перетекая в них, расходились влет.

У каждого из нас есть «пустые лета», а есть центральные годы, на которые потом, как бусины на нитку, нанизываются все дальнейшие события. Для нее таким годом был тот, в который она нашла и потеряла единственную свою любовь. Поэтому встреча с Максимом была только следствием. Потому что Макс чем-то напоминал ей Харальда. Очень отдаленно. Так, Харальд для бедных. Не такой красивый, не такой умный, не такой добрый, а очень даже наоборот: грубый, эгоистичный, без тормозов, к тому же любитель выпить и пустить пыль в глаза.

Это был мазохизм чистейшей воды. Лариса мучалась, ругалась с Максом, уходила, хлопнув дверью, но все равно возвращалась. Потому что он не давал ей забыть. Вот только Ларой, даже Ларисой, не разрешала себя звать, это было слишком больно, хотя и прошло уже без малого восемь лет. Она стала Лорой - дурацкое, претенциозное имя, которое почему-то ассоциировалось у нее с выдутым из жвачки пузырем. Что ж, иногда она самой себе казалась таким же пузырем - который громко лопается и залепляет физиономию липкой паутиной.

Ей никогда не были нужны стимуляторы для того, чтобы писать картины. Ее приятели пили, курили «травку», жевали «кислотные» промокашки и отвратного вида поганки. Некоторые нюхали или даже кололись. Для воображения, для вдохновения, говорили они, попробуй. Но она боялась. Не привыкания, зависимости - нет. Разве такое может случиться с ней - особенной, непохожей на других?! Боялась чего-то привнесенного извне, навязанного ей дурманом. Она смотрела на них с ужасом и отвращением, потому что слишком хорошо знала, что такое наркотики. И даже подумать не могла, что придет такой день, когда она не сможет жить без дозы.

В тот день все было иначе.

Почему-то не писалось. Навалилась тяжелая душная апатия, кисть просто валилась из рук. Несильно, но тупо болела голова. Обычно, если дело не шло, Лора злилась, швыряла кисти, тряпки, ругалась, пинала стулья. Но теперь хотелось сесть на пол и заплакать. Что она и сделала. И за этим непродуктивным занятием ее застал звонок в дверь.

Генка просто лучился благодушием и сочувствием.

- Не расстраивайся, - ворковал он, как почтовый голубь. - Со всеми случается. Творческий кризис. Это пройдет.

Лора только головой мотала: не пройдет, никогда не пройдет.

- Значит, не пиши пока. Отдохни.

Она продолжала упрямо трясти головой.